Доцент доктор Татьяна Федь /София/

Ирина Захариева родилась в России, в городе Воронеже. Закончила филологический факультет Санкт-Петербургского университета по специальности „Русский язык и литература”.

Самым захватывающим для Ирины Захариевой в университете была возможность общения с уникальными преподавателями. „В университете (бывшем Ленинградском, а ныне Санкт-петербургском) мне посчастливилось застать знаменитых профессоров, - пишет литературовед в своей автобиографической книге. - Им, как и моим родителям, я обязана устойчивой привязанностью к русской литературе. В стенах университета совершилось мое приобщение к методологии выдающихся филологов и ознакомление с их приемами преподавания. Незабываемыми для меня остались университетские наставники Владимир Пропп - автор классической “Морфологии сказки”, стиховед Виктор Жирмунский, теоретик-пушкинист Борис Томашевский, содержательно красноречивый лектор по литературе ХIХ века Григорий Бялый и другие.”/ Ирина Захариева.Призвание и судьба. Автобиографическая документальная повесть. София, Издательство Multiprint LTD, 2013, с.34/. / /

Вспоминает она о специализированных беседах, о диалогичной форме экзаменов и добавляет: „Живое общение невозможно подменить общением с компьютерной техникой, в чем убеждают сегодня” /там же, с35/.

Свое образование Ирина Захариева продолжает в заочной аспирантуре Уральского университета в Екатеринбурге, по окончании аспирантуры защищает кандидатскую диссертацию на тему: „Пенчо Славейков и русская литература рубежа ХIХ-ХХ веков” перед Научным Советом Санкт-Петербургского /тогда Ленинградского/ университета в 1971 году. Избран был для целевого изучения оспариваемый в тогдашних литературоведческих оценках болгарский писатель-энциклопедист, ведущая фигура болгарской словесности указаного времени, доказавший свою концептуальную причастность к русской литературе.

„Увлеченность Пенчо Славейковым, - вспоминает Ирина Захариева, - заставила меня искать контакты с его современниками. Я разговаривала о полюбившемся мне поэте и критике с академиком Михаилом Арнаудовым, с поэтессой Дорой Габе, а роль моего покровителя взяла на себя причастная к роду поэта П.Яворова Ганка Найденова-Стоилова. Собеседники помогли мне ощутить живость духа выдающегося творца.” / Там же, с.35/. В юбилейном научном издании „100 години Пенчо Славейков”/София, 1966/ была помещена и статья Ирины Захариевой „Пенчо Славейков и русская литература”.

Актуальность темы и глубину ее разработки со стороны русской литературы оценивал научный руководитель аспирантки в Екатеринбурге профессор Уральского университета И.А.Дергачев, много лет занимавшийся Д.Н.Маминым-Сибиряком, всеми признанный специалист в области истории русской литературы ХІХ века. Истинной поддержкой начинающему исследователю оказалась официальная положительная рецензия академика Петра Динекова, не опасавшегося /на рубеже шестидесятых-семидесятых годов/ острых дискуссий и неординарных научных постановок. Высокой эрудицией и ободряющей благожелательностью отличались и ленинградские рецензенты профессор Федор Прийма /компаративист/ и доцент Вячеслав Гречнев, специалист по русской литературе ХХ века.

Преподавательская и исследовательская деятельность Ирины Захариевой связана с Болгарией: ее судьбу определило замужество в студенческую пору: она вышла замуж за гражданина Болгарии. В 1958 году Захариева переехала жить в Болгарию, а с 1975 года на протяжении тридцати лет И.Захариева преподавала русскую литературу ХХ века на кафедре русской литературы Софийского университета „Св.Климента Охридского” - на факультете Славянских филологий. Как доцент она читала лекции на русском языке студентам – русистам, осуществляла научное руководство дипломных работ, читала спецкурс по русской эмигрантской литературе.

Диплом Ленинградского университета открывал возможность заняться профессиональной деятельностью: преподаванием русского языка и литературы в гимназии, художественными переводами с болгарского языка на русский в Издательстве литературы на иностранных языках. В определенный период И.Захариева увлеклась переводами на русский язык книг малой прозы Ивана Вазова, Елина Пелина, Ангела Каралийчева.

После защиты диссертации Ирина Захариева была принята в Софийский университет им. Св. Кл. Охридского и преподавала русскую литературу ХХ века – в звании ассистента, а затем доцента – студентам специальности “Русская филология”.

На первых порах Ирину Захариеву не покидало ощущение эйфории, и служащая деканата Нелли Радева вспоминала, что при поступлении услышала от молодой преподавательницы пафосную фразу: “С гордостью и радостью переступаю порог Софийского университета”. И много времени спустя (в 1970-х - 1980-х годах) ее радовал демократический дух, царивший на кафедре русской литературы. Носителями этого духа были руководитель кафедры профессор по литературе ХIХ века Георгий Германов, брат известного болгарского поэта Андрея Германова, любивший Россию и преданный своему делу; доцент Петко Троев, последовательный русофил, доказавший своим поведением, что ему можно доверять как другу и коллеге; профессор Людмила Боева, принесшая с собой из научного института в университет широту тематики древнерусской литературы и фольклора; доцент Лидия Терзийска – патриот Украины и радетель за дело украинистики в СУ; доцент Румяна Ефтимова.

На кафедре сочетали свой опыт воспитанники разных школ, никто никому не мешал, и каждый специалист развивался в силу своих возможностей и наклонностей.

Студенты Русской филологии изучали большую часть литературы в русскоязычном оригинале и со второй половины восьмидесятых годов занимались А.Ахматовой и М.Цветаевой, Б.Пастернаком и О.Мандельштамом, М.Булгаковым и А.Платоновым, А.Вознесенским и Б.Ахмадулиной. Литературный двадцатый век проходил на кафедре под знаком классического искусства слова, когда в официальных советских учебниках по литературе превалировали совсем другие, ныне канувшие в небытие “инженеры человеческих душ”.

Несмотря на регулярные в те времена финансовые затруднения университета болгарские преподаватели русского языка и русской литературы участвовали в многочисленных конференциях и симпозиумах МАПРЯЛ (Международной ассоциации преподавателей русского языка и литературы). Отсутствие языковых барьеров облегчало профессиональные контакты. Русскоязычный журнал “Болгарская русистика” (с главным редактором Г.Германовым) был желанной трибуной не только для болгарских, но и для немецких, чешских, польских литературоведов. Именно “Болгарская русистика” (1985, №6) положила начало анализу поэзии Владимира Высоцкого.

В восьмидесятых годах журнал “Болгарская русистика” был настоящей гордостью для всех, причастных к этому журналу. Ирина Захариема рассказывала, что слышала, как академик Дмитрий Лихачев на конференции в Софии хвалил язык журнала, а профессор Николай Дилевский говорил с явным одобрением, поглаживая журнальную обложку – с широкой красной полосой на белом фоне: “Ах, эти красные книжечки!” На юбилейной конференции в Доме-музее Владимира Высоцкого в Москве в 1998 году сестра писателя-диссидента Александра Жовтиса сказала Ирине Захариевой, что с 1985 года хранит номер “Болгарской русистики” с ее статьей о Высоцком. На той же конференции литературовед-русист из Румынии Думитру Балан припомнил ей о статье об Андрее Вознесенском в журнале “Болгарская русистика”(1983, №6). Для нее меня все это являлось доказательством внимания литераторов-русистов других стран к болгарскому журналу.

Доцент Захариева исследует поэтическую специфику русской художественной литературы экстремального периода ее исторического развития. Объемная исследовательская продукция ученого-филолога воплощена в более чем двухстах статьях, а также в книгах, вышедших в Софии на русском языке: „Проблемы советской литературы”/1990/; „Художественный синтез в русской прозе ХХ века /20-е - первая половина 50-х годов/” /1994/; „Русский формализм и структурализм /Идеи и концепции двух методологических направлений в литературоведении ХХ века/” - 2004; „Русские поэты ХХ века: феноменальные эстетические структуры”/2007/; „Аспекты формирования канона в русской литературе ХХ века” /2008/; „Становление русской литературной классики ІІІ. Творческие новации писателей ХХ века”/2012/.

Первая книга Ирины Захариевой „Проблемы советской литературы”/1990/ написана в традиционном стиле, хотя и посвящена малоисследованным авторам советского периода русской литературы. Повлияло время написания статей для этой первой книги – середина 1980-х годов, когда автору хотелось поместить Марину Цветаеву, Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама,Владимира Высоцкого, Михаила Зощенко, Михаила Булгакова и нужно было выдвинуть основания для помещения их в книге по советской литературе.

Вторая книга „Художественный синтез в русской прозе ХХ века /20-е - первая половина 50-х годов/” /1994/ написана с точки зрения нового взгляда на русскую литературу ХХ века.

Две книги литературоведа-русиста Ирины Захариевой : “Русские поэты ХХ века: феноменальные эстетические структуры (проблематика русской поэзии ХХ века)”, 2007, и “Аспекты формирования канона в русской литературе ХХ века”, 2008, вышедшие в издательстве, выпускающем книги на иностранных языках “HERON PRESS” (г.София), связаны с существованием русского литературного канона, развившегося на русской почве в течение ХХ века посредством создания креативных моделей выразителей образного мышления. Первая из названных книг – исследование поэзии, а предмет второй – проза.

В первой книге объектом изучения становятся как известные поэты (А.Блок, Н.Гумилев, А.Ахматова, М.Цветаева, С.Есенин, Б.Окуджава и др.), так и замалчиваемые в России до середины 1980-х годов (Дон Аминадо, А.Галич, В.Шаламов, И.Бродский и др.)

В традиционном литературоведении до перестройки существовала идеологическая оценка личности и творчества того или иного писателя, поэтому многие страницы национально значимого творчества замалчивались. В учебных заведениях обучали литературе по идеологически выдержанным учебникам. Так, Захариева пишет в предисловии: “Усилия талантливых преподавателей предельно сблизить изучаемого писателя с рациональным и эмоциональным миром читателя - в обход учебников – во многих случаях приводили к успешным результатам, и формировалась обширная аудитория подлинных ценителей литературы”.

После перестройки ситуация, оказалась труднее, так как идеологические учебники были отброшены, а хлынувший на читателя поток литературы не смог сразу получить адекватное освещение. Элитарное литературоведение было воспринято только узким кругом специалистов. И.Захариева делает попытку проблемно-тематического аналитического подхода к каждому значимому явлению литературы – с оговариванием специфики дискурса.

И.Захариева стремится глубоко познать разностороннюю практику того или иного творца и таким образом проникнуть в его духовный мир. Целенаправленные анализы легко обозримого объема в своей совокупности обуславливают представление о едином процессе наращивания, обогащения универсального эстетического канона, складывающегося стихийно. Читатель труда вслед за исследователем наблюдает зарождение русской литературной классики минувшего столетия в ее совершенных образцах. Внимание сосредотачивается на малоисследованных вопросах творчества русских классических писателей. Используемый автором проблемно-тематический подход к литературным явлениям предполагает сведение многообразия формосмыслов, привносимого классиками, к познанию синтетической целостности феномена русской литературы ХХ века.

По мнению И.Захариевой, “Канон – это формообразующее начало в развитии национальной культуры... Канон порождает парадигму, т.е. выявленный образец, фиксируемый авторским способом... В области литературы канон связывает прошлое с современностью. А в современности на первый план выступает уровень словесной реальности, поначалу не связанной с понятием эстетического образца. Для русской литературы ХХ века с ее разделением на печатную российскую, эмигрантскую, литературу андерграунда, литературу задержанную и пр. национальный эстетический канон играл роль естественного регулятора”.

Каждая статья первой книги имеет четкую композицию: данные об авторе – особенности творчества – доминирующие темы или мотивы – наиболее характерные элементы поэтики. Это дает возможность постичь тайну творчества того или иного поэта через призму его личности. Таким образом представленное исследование приобретает характер не только узко литературоведческого анализа, но и становится доступным для целей обучения и самоподготовки по русской литературе ХХ века, восполняя белые пятна в болгарской науке. Поэты в большинстве случаев поданы с неожиданной стороны, поэтому в книге нет тавтологии или повторений других известных исследований по представленному периоду.

Статьи “Свобода выбора поэта И.Северянина в эмиграции” и “Эстетические трансформации литература/реальность в поэзии Дон Аминадо” вводят этих двух известных в свое время в литературных кругах поэтов в обиход болгарского литературоведения впервые.

С нового ракурса представлен А.Блок в статье “Неконвенциональное истолкование мироощущения и лирики А.Блока (Д.Андреев, “Роза Мира”)”. Разработка Д.Андреева о Блоке, по мнению аналитика, может быть воспринята в ее принадлежности к “мифологическому литературоведению”, но впечатляет уверенность автора в правоте собственных метафизических прозрений. Трактуя новую технику написания поэмы А.Блока “Двенадцать”, И. Захариева акцентирует свое внимание на кинематографическом приеме монтажа фрагментов, насыщенном у Блока символикой смысла.

Не оставлены вне литературоведческого поля зрения поэты-акмеисты (статьи “Лейтмотивная закодированность поэзии Н.Гумилева (сб.”Романтические цветы)”, “Поэтическая система Анны Ахматовой”, “Пересмотр практики акмеистов. Религиозно-мифологическая символика ранней Ахматовой (сб.”Вечер”)”, “Поэтологическая парабола лирики О.Мандельштама”).

В статьях “Мифология матери в поэзии Н.Клюева”, “Эротический сюжет в ранней лирике Бориса Пастернака”, “Венецианский миф Бродского”, “Пушкин как исторический ориентир в лирике Булата Окуджавы” И.Захариева опять исследует особые вещи у каждого из поэтов.

М.Волошин (“Максимилиан Волошин: поэзия и культура”), М.Цветаева (“Поэтический голос Марины Цветаевой”), А.Галич (“Литературный пласт в поэзии А.Галича”), В.Шаламов (“О поэзии Варлама Шаламова”), Бродский (“Семантика и синтактика отчуждения в лирике Бродского эмигрантского периода”) проанализированы тщательно и скрупулезно.

Интересны две статьи о В.Высоцком (“Хронотоп в поэзии Высоцкого”, “Инвариантный персонаж Высоцкого”).

С.Есенину исследовательница посвящает целую студию, прослеживая дискурс истолкования поэта, словесный орнамент ранней лирики, мотив преображения социума и маску скандалиста, мотив преодоления негативных эмоций в поэме “Черный человек” и некоторые другие вопросы творчества (“Лирика Есенина: эмоциональность и образность”). Такой внимательный подход говорит о повышенной эмоциональной сопричастности литературоведа к поэту.

Невозможно обойти вниманием и предисловие к первой книге, написанное Людмилой Савовой. Автор считает, что объединительный центр книги – суть действия “соборного духа, представляющего собой амальгаму творческих индивидуальностей”. Упор делается на христианских образах и религиозных мотивах книги. Предисловие столь оригинально, что его можно рассматривать как отдельную статью в композиции книги.

В центре внимания второй книги исследовательницы – авторы-прозаики или же поэты, обратившиеся к прозе. Спектр авторов очень широк: В.Брюсов, Д.Андреев, О.Мандельштам, С.Есенин, Вл.Высоцкий, И.Ильф, Е.Замятин, Ч.Айтматов, В.Шукшин, Ю.Нагибин и др.

Творчество каждого писателя рассмотрено не только на проблемно-тематическом уровне, но и сквозь призму его личности, что дает возможность почувствовать его творческое дыхание. Рассмотрим наиболее яркие моменты исследования. Так, например, И.Захариева определяет метод Д.Андреева как метод “сквозящего реализма”, выражающий прогрессирующую тенденцию в развитии литературно-художественного сознания современности. Мир духовных сущностей, признаваемый высшей реальностью, экстраполирует физическую реальность в трансфизическое пространство, объединяя понятийность с образностью и проясняя религиозно-нравственные смыслы. Познание реальности, основанное на идеалистической философии, как показывает опыт Даниила Андреева, обладает безграничными медитативными и художническими возможностями.

Статьи “Медитации А.Белого о притяжении поэзии музыкой как смежной формой искусства”, “Автобиографический подтекст фантастики А.Грина (роман “Бегущая по волнам”)”, “Идеи раннего Шкловского и исторический вектор русского формализма”, “Модель литературного комментария О.Мандельштама (“Разговор о Данте”)” представляют собой углубленное проникновение в творческие мастерские и удачную попытку интерпретировать субъективное видение авторов.

Две статьи П.Бицилли 1930-х годов находят место в исследовании И.Захариевой. Их связь с Болгарией очевидна.

И.Захариева уделяет внимание такому неисследованному в литературоведении жанру, как жанр поэтического некролога о писателе. По ее мнению, из “поэтических некрологов, созданных Анной Ахматовой, Арсением Тарковским и Александром Галичем, составляется общий надгробный литературный текст. Объединяется он благоговейным отношением авторов к памяти умерших”. В некрологах преобладает ямбическое звучание стиха, не осложненного формальным экспериментом. Лирика и эпика сплетаются в нерасторжимости воспоминаний и выражения скорбных чувств. Ораторский стиль сочетается с интимно-лирической тональностью, а у Галича расцвечивается и сатирическими выпадами против гонителей свободного духа. Литературные эпиграфы и поэтические аллюзии канонизируют умерших творцов литературы, своевременно не оцененных по заслугам в социуме, где руководствовались идеологическими стереотипами”.

Для приобщения к жанровой разновидности “поэтического некролога о писателе” объединены авторы с православным (христианским) сознанием, которые воспринимали смерть как метафизическое преображение личности и верили в обреченность земного зла. В наследии А.Ахматовой, А.Тарковского и А.Галича поэтический некролог занял значимое место. Главная заслуга этого мемориального жанра в восстановлении идеи преемственности национальной культуры в памяти потомства.

В статье ”Диалог в русской поэзии ХХ века (С.Есенин – Вл.Высоцкий)” прослеживается типологическая сопоставимость указанных поэтов при их остро ощутимой персональной и творческой феноменальности, а также подчеркивается, что в системе русской поэзии ХХ века Высоцкий может быть воспринят как преемник есенинской ментальности, развивающий сходный литературный метод: романтико-реалистический, использующий ролевые функции лирического субъекта.

Жанр романа так же находится в поле зрения И.Захариевой. “Мы” Е.Замятина, “Машенька” Вл.Набокова, книга М.Булгакова о Мольере, “Доктор Живаго” Б.Пастернака оригинально поданы и рассмотрены с неожиданной стороны. Так, в статье “Социологическая картина мира в романе В.Гроссмана “Жизнь и судьба” прослеживаются традиции классики ХІХ века. Ведущий формальный принцип романа – содержательность и простота, языковая строгость и безыскусственность. В этом отношении Василий Гроссман – преемник повествовательной традиции русской классики, связанной с именами Льва Толстого и А.П.Чехова. Как за внешней простотой бытия кроется глубокий смысл, так и воссозданная прозаиком действительность таит в себе неисчерпаемые философские глубины этической окрашенности. Социальная обусловленность смоделированной романистом действительности преходяща, но ее гуманистическая наполненность вечна. Здесь и усматривается источник оптимистической тональности трагического сказания романиста. В гроссмановском художественном мире в преобладающих образно-пластических формах и в языковой полифонии сконцентрирована авторская мыслительная активность и жажда безграничной духовной и творческой свободы.

Переписка Шаламова с Пастернаком – свидетельство того, как восстанавливаются с середины ХХ века духовно-эстетические связи с великим классическим прошлым, с его нравственным арсеналом.

В статье “Динамика образной концептуальности в прозе Ч.Айтматова”, проследив путь исканий самого читаемого в мировой аудитории 1980-х годов прозаика (по данным ЮНЕСКО), И.Захариева делает вывод, что Айтматов стал “жертвой образно-стилевой глобальности, что привело к упрощенности литературной мысли, а его инструментарий приблизился к фольклорному типу творчества.”

В статье “Повесть о светлой смерти (В.Распутин, “Последний срок”)” утверждается, что произведение Распутина вселяло веру в непобедимость красоты и мудрости жизни, и что давно в литературе послереволюционного периода не было слышно такой захватывающей человечности тона и глубины размышлений о жизни как о природном чуде. Это воспринималось как возрождение в современной российской прозе медитативной поэтической тональности Сергея Есенина с ее общечеловеческой наполненностью.

Малая проза В.Шукшина стала объектом исследования в статье “Заметки о новеллистике В.Шукшина”. В рассказах, создающих внешнее впечатление мозаичности, вспроизводилось многоголосье текущей жизни в ее бытовой обусловленности. Социопсихологический подход автора скреплял воедино повседневные “истории” индивидуализированных представителей социума. В формальном отношении владение искусством монтажа помогало писателю циклизировать рассказы на уровнях тематики, мотивов, типологических конфликтов и характерологии. Малая проза Шукшина выстраивалась в целостное повествование о современном состоянии души народной. Он воспринял из литературной классики ХIХ века идущую от Льва Толстого привязанность к национальному сознанию в его почвенническом срезе.

В словесность 1960-х – начала 1970-х годов, буквально задавленную омертвевшими штампами, проник разговорный народный язык на уровне автор/герой. Шукшинский сказ – стилевая форма освобождения от идеологической фальши в текущей литературе. Творец уподоблял человеческую жизнь песне: она могла сложиться удачно или же неудачно. Жаль, что его жизнь-песня прервалась на полуслове... Занимаясь прозой, он выделял два ключевых слова, которые писал с большой буквы: Жизнь и Правда. В пору увлечения постмодернизмом в российском андерграунде Шукшин оставался верен реалистическим устоям отечественной классики, считая ее самым подлинным выражением национального духа.

Статья «Обращение позднего Ю.Нагибина к эротической тематике

(“Моя золотая теща”)” интересна постановкой вопроса исследования. “В русской классической литературе одухотворенная любовь противопоставлялась чувственной любви – со ссылками на христианские религиозные добродетели, - пишет И.Захариева. - В русской литературе советского периода сохранялось предубеждение к чувственной любви. В постсоветский период гендерная составляющая любви получила свое адекватное развитие, и эротика заняла подобающее ей место в любовной тематике.” Показательно увлечение эротикой позднего Юрия Нагибина. Автор, всю жизнь преданный жанру рассказа, умер после завершения своего единственного романа – закатного произведения эротической наполненности, построенного на автобиографической основе, - “Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя (История одной любви)”. Прозаик Александр Рекемчук в предисловии к публикации романа написал: “Он ... поставил последнюю в жизни точку, подготовил роман к печати и уснул, очень усталый и, наверное, очень счастливый... И не проснулся. Роман о любви был закончен, и сердце его разорвалось 17 июня 1994 года”.

Метод С.Довлатова имеет особую специфику: он обладает документальностью и фикцией. Для писателя исходная проблема – проблема жанра. Довлатов предпочитал мобильный жанр рассказа, поспешающий за многообразием бытия в форме частных историй. В пристрастии к рассказу он сопоставим с Василием Шукшиным. Аналогом созданному Довлатовым повествовательного массива может служить также новеллистический роман Фазиля Искандера “Сандро из Чегема”(1989). Модификации новеллистического романа с его подвижным прерывистым костяком распространился в русской литературе двадцатого столетия благодаря подтексту, введенному А.П.Чеховым не только в драматургию, но и в новеллистику. Подтекст динамизировал форму и позволял сокращать объем повествования разнообразными средствами вытеснения описательности за счет символизации художественного текста.

Рассказы Довлатова циклизировались в повести, которые составляли внутренне связанные циклы. Повести выстраивались в сложносоставной панорамный роман. Поздние повести разделены на главы, отличающиеся самостоятельностью рассказов (“Иностранка”, “Филиал”).

Объединяющим компонентом структуры выступает автор-повествователь, он же – главное действующее лицо романного полотна. Появляется герой-рассказчик под фамилией Довлатов (или же условно отчужденный - Далматов, Алиханов) и привносит в пространство текста личностно окрашенный стиль – стиль разговорный, с обилием ремарок и сжатых энергичных диалогов. Диалогическая связь рассказчик/персонаж, автор/читатель – движущая сила повествования. Диалогизм сформировал узнаваемые черты лирико-иронического довлатовского эпоса о жизни героя-повествователя и о судьбах его современников. Судьбы российских читателей соотносились с написанным у Довлатова: их объединяла пережитая экстремальная эпоха и нонконформистский демократизм мировосприятия автора.

В статье “Прогулки с Пушкиным” А.Синявского-Терца” уделено внимание интересу русских классиков к гению А.С.Пушкина. Уже около двух веков сохраняется некая психологическая загадка Пушкина, которую пытаются разгадывать великие русские поэты и прозаики, начиная с Лермонтова с его стихотворением на смерть Пушкина. Далее следуют Гоголь, Достоевский, Блок, Брюсов, Мережковский, Есенин, Маяковский, Ахматова, Цветаева, Ходасевич, Пастернак, Зощенко, Пришвин, Тынянов, Нагибин, вплоть до создателя романа “Пушкинский дом” Андрея Битова. Таким образом, есть все основания говорить о “писательском пушкиноведении”, обладающем рядом отличительных признаков.

Лейтмотив лирически окрашенной пушкинианы Синявского-Терца - утверждение автобиографизма пушкинской темы для каждого из пишущих о нем. Поэт обрисован как “золотое сечение русской литературы”, и “следующие поколения, спустя десятилетия, вновь обнаружат Пушкина у себя за спиной”.

Применяя понятие “чистого искусства” к пушкинскому творчеству, прозаик дает ему собственное толкование. Он замечает, что в зрелом возрасте Пушкин-“человек” был поглощен “художником” и явился на склоне лет совершенным воплощением образа русской поэзии. “Мой Пушкин” Синявского-Терца может быть в определенной мере сопоставлен с “Моим Пушкиным” Цветаевой, но у современного прозаика образ поэта более объективирован и развит в историко-литературном плане. В совмещении литературоведческого подхода со сказовыми особенностями литературной маски усматривается уникальность и смысловая глубинность оглушительно знаменитых ныне и, надеемся, долговременных “Прогулок с Пушкиным”.

В статье “О русской комедии ХХ века” выделены жанровые разновидности русской комедии ХХ века: комедия-пародия (“Багровый остров” М.Булгакова), гротескно-сатирическая комедия (“Клоп” В.Маяковского), “черная комедия” абсурда (“Елизавета Бам” Д.Хармса), сказочно-сатирическая комедия (“Дракон” Е.Шварца), нравоучительная комедия (“Старший сын” А.Вампилова, “Энергичные люди” В.Шукшина). Опыт внутрижанровой классификации русской комедии советского периода дала возможность исследовательнице охарактеризовать и ее общую структурную модель.

Особо следует выделить статью “Концепты мегаобраза русской литературы (Град Китеж)”. Град Китеж представлен как хранитель русских культурных традиций в эмиграции; это и творчество российских диссидентов, умиравших непризнанными и распознанных лишь потомками. “Под давлением цивилизации новейших времен, - пишет И.Захариева, - торгашеский маскульт надевает личину значительности, происходит подмена ценностных критериев. В дискомфортных условиях подлинная культура опять погружается в таинственные провалы духа, заставляя живущих мечтать о новом обретении великолепного Китежа.” Завершает книгу статья “Символизм и своеобразие русского реализма ХХ века”, в которой анализируются эти два метода в русской литературе ХХ века и проводятся параллели между ними. По мнению И.Захариевой, в течение всего минувшего столетия в русской прозе развивался метапринцип символизации реалистического метода. В оригинальных авторских разработках осуществляется полиморфизм художественного осмысления российского бытия в многообразии нюансов. Используемые рудименты символистского метода в искусстве активизировали возможности смыслового обогащения реализма, сохраняя в долгосрочной перспективе его социальную обусловленность, его философскую и психологическую насыщенность.

Таким образом, умело используя литературоведческий инструментарий, И.Захариева незримыми нитями связывает три потока русской литературы ХХ века: официальную, потаенную и эмигрантскую - в единый общий художественный процесс.

„Русский роман ХХ века: авторские опыты спецификации жанра” / София, 2014/ . Книга посвящена роману ХХ века. Определяя специфику русского романа ХХ века, Ирина Захариева анализирует романы литераторов „потаенной литературы”, русского Зарубежья и отдельных писателей в Советской России. Вне поля зрения исследовательницы остается роман соцреализма.

Книга хорошо структурирована, отвечая замыслу автора проследить эволюцию специфики жанра романа, начиная от русского символистского романа рубежа ХIХ – ХХ веков и заканчивая постмодернистким романом конца ХХ века.

В главках „Подход к теме” и „Жанровый генезис и доминантные признаки романа” Ирина Захариева дает теоретические установки своего исследования. Русская литература, по ее мнению, после периода „Серебряного века” делится на печатную российскую, литературу задержанную, литературу эмиграции, литературу отечественного андерграунда, литературу Самиздата в метрополии, литературу Тамиздата. „И только в последнее десятилетие минувшего столетия все эти отклонения развивающейся литературы,- пишет Ирина Захариева, - наконец воссоединились в единую национальную литературу” /стр. 13/. Здесь появляется вновь образ Китежа, знакомого нам из ее другой книги как „символического мегаобраза русской культуры „. Введя читателя в краткую историю генезиса жанра романа, в последующих главах автор рассматривает особенности романов отдельных авторов различных потоков русской литературы ХХ века.

Русский символистский роман исследуется в творчестве Федора Сологуба /”Мелкий бес”/, Валерия Брюсова /”Огненный ангел”/, Дмитрия Мережковского /трилогия „Христос и Антихрист”/ и Андрея Белого /”Петербург”/. Автор суммирует поэтологические признаки символистского романа начала ХХ века: метафизическая философская основа; введение эсхатологических мотивов; создание иррациональных символистских образов наряду с рациональными, выполненными в натуралистической манере; в стилистике романов сочетаются натуралистическая описательность и модернистские приемы; в основе произведения заложен миф о мире, связанный с воплошением определенных символистских идей. /стр. 22/

На „советской почве” Ирина Захариева обращается в своей книге к романам „Голый год” и „Машины и волки” /образцы „фрагментарного романа”/ Бориса Пильняка, „Бегущая по волнам” /”фантастический роман”/ А.Грина, „Кюхля” и „Пушкин” /”историко-биографические романы”/ Ю.Тынянова, „Жизнь и судьба” /”ретроспективный роман”/ В.Гроссмана, „Двенадцать стульев” и „Золотой теленок” /”юмористические романы”/ И.Ильфа и Е.Петрова„Чевенгур” /”сближение с народным эпосом”/ А.Платонова, „Осударева дорога” /”роман-сказка”/ М.Пришвина. Анализируя эти произведения, автор выявляет специфические особенности для каждой из определяемых ею жанровых разновидностей романа.

Следующий круг – это романы представителей трех волн русского Зарубежья: И.Бунива, Б.Зайцева, А.Куприна, Г.Газданова, В.Сирина /Вл.Набокова/, Е.Замятина, М.Алданова, В.Войновича, А.Солженицына, Вл.Максимова, Н.Берберовой, В.Аксенова. Проза С.Довлатова исследована Ириной Захариевой и ранее. В рамках настоящего исследования она выделяет циклизацию рассказов и повестей как замещение романной структуры. „Довлатовский метод критики определяли как театрализованный реализм, - пишет автор книги. – Он создавал собственный текстовой театр, и литературно-критическая игра служила ему литературным спасением.” /стр. 107/

Особое место занимают в исследовании некоторые произведения авторов андерграунда и постмодернизма. „Отрыв литературного текста от жизненной реальности”, интертекстуальность, ритуальность, ироническая интонация и другие черты поэтики постмодернизма выявлены в романе Саши Соколова „Палисандрия”.

В книге делается попытка „развенчать” советскую идеологию, однако нам не хотелось бы затрагивать эту тему, так как здесь проявилась массовая тенденция исследователей после перестройки полностью зачеркнуть все созданное за советский период в России. И из одной крайности – восхваления и возведения на пьедестал всего советского и прежде всего идеологии – теперь нередко переходят в другую крайность – жесткой критики и полного неприятия.

В заключении Ирина Захариева обобщает все высказанное в книге и дает свою классификацию русского романа 1900-х – 1980-х годов: „символистский роман /Ф.Сологуб, Д.Мережковский, А.Белый/; неореалистический роман русского Зарубежья 1920-х – 1930-х годов /И.Бунин, А.Куприн/; эмигрантский роман прозаика младшего поколения в свете ромонтико-реалистических традиций /ранний Г.Газданов/; эмигрантский метароман В.Сирина /В.Набоков/; исторический и ретроспективный романы эмигранта М.Алданова; эпистолярный зарубежный роман /В.Шкловский/; прогностический роман нравственных ориентиров /Е.Замятин/; фантастический роман о любви и свободе личности в обществе коллективизма /А.Грин/; роман о современности условно-мифологической структуры / М.Булгаков, Б.Пастернак/; роман о современности в стиле народного эпоса / А.Платонов/; роман-сказка о связи времен /М.Пришвин/; историко-биографический роман Ю.Тынянова; информативно-биографический роман /Н.Берберова, Д.Гранин/; роман о современности, ориентированный на подтекст /Вас.Аксенов/; замещение романной структуры циклизацией рассказов и повестей о современности, объединяемых образом автора-повествователя /С.Довлатов/; исторический и ретроспективный романы А.Солженицына; исторический роман превращения „антгероя” в героя /Вл.Максимов/; юмористический роман /И.Ильф и Е.Петров/; роман „гротескного реализма” /Вл.Войнович, Ю.Дружников/; постмодернистский роман /С.Соколов/.” /стр. 133-134/

На наш взгляд, книга „Русский роман ХХ века: авторские опыты спецификации жанра” вводит в обиход болгарской литературоведческой русистики известные уже после периода перестройки в России имена и произведения ХХ века, но еще не представленные в Болгарии. Конечно, можно было бы поспорить с некоторыми установками и трактовками автора, особенно в отношении выбора писателей или произведений. Но предмет анализа всегда выбирает сам исследователь, ведомый какой-то своей логикой. Книга написана доступным языком, что даст возможность обратиться к ней не только искушенному литературоведу, но и каждому интересующемуся русской литературой читателю, владеющему русским языком.

Ирина Захариева продолжает участвовать в деятельности Общества русистов Болгарии, в симпозиумах МАПРЯЛ и уже два десятка лет состоит лектором в клубе “Приятели русской книги” в РКИЦ. В 2005 году ей вручили почетный диплом “Золотая Муза” от посольства России в Болгарии за многолетнее участие в деле популяризации русской литературы и культуры в Болгарии. Но самое большое удовольствие для нее – продолжать писать о русской литературе ХХ века.

Нет, пожалуй, не только писать, но и рассказывать о литературе.

В клубе “Приятели русской книги” в Российском Культурно-Информационном Центре в Софии собираются заслуженные гуманитарии – специалисты по русскому языку и литературе, преподаватели, переводчики, учащиеся и просто любители русского слова. Ирина Захариева не раз выражала им признательность за их сопричастность. Когда зимним софийским вечером юные и пожилые люди приходят в Музыкальный салон Российского Культурного Центра, чтобы послушать “лекцию” /как выражаются некоторые/ о русском писателе, а затем самым непринужденным образом побеседовать о русской и болгарской культуре, сердце ее переполняется благодарностью.

В своей автобиографической повести Захариева вспоминает:

„Клуб „Приятели русской книги” обрел второе дыхание в 2011 году, когда мы подружились с астрономом и поэтом доцентом Петко Недялковым на вечере, посвященном поэзии Николая Рубцова, и последующие поэтические вечера проводились в мультимедийной версии благодаря его деятельности. Так протекли вечера, посвященные Николаю Гумилеву, Осипу Мандельштаму, Андрею Тарковскому, Белле Ахмадулиной. В мультимедийной версии прошла 28 июня 2012 года и презентация книги „Становление русской литературной классики-ІІІ. Творческие новации писателей ХХ века”/с.43/. Внутри клуба создаются отношения, побуждающие к активности его членов. В ноябре месяце текущего года предстоит презентация книги Ирины Захариевой о русском романе ХХ века. Пожелаем автору успеха!