Galina Prokudina

Закаты тускло смотрели на меня нежно бледно-малиновыми глазами и пели неслышные песни, плавно проводя эхом по сухим стенам домов… Где-то внизу раздавались отзвуки игры в мяч. Кажется, это было что–то вроде футбола, а точнее, его дворовой разновидности…Мой взгляд устремился в пыльное стекло, а губы водили по сигарете… И я как раз думал о единственной причине, по которой я не курю, – зубы желтеют. Но дыма сейчас просто не было. Конечно… У меня просто не было ни спичек, ни зажигалки… Но я уже ярко и отчётливо представлял, как я делаю затяжку и плавно кладу дым на стекло… И тут мне безумно захотелось этого дымового тепла, которое я знал так мало или не знал вообще, или знал неправильно. Я уже явно и чётко представлял себе свою затяжку, когда увидел, что один из закатов отвернулся, а другим сразу с бледным желанием захотелось сделать то же самое и они последовали его примеру. Высотки нашли свои чёткие контуры на границе… с небом… Тонко и маняще над ними высились антенны и линия проводов. Я дышал и не забывался в мелкой дрожи, окутывавшей меня прозрачным одеялом чего–то игольчато–палочного. Но не было по–прежнему ни спичек, ни сигарет.

… В одно мгновение всё это стало неинтересно и потеряло смысл. Я вспомнил пепел между кнопками клавы, прожжённые на кровати дырки, дым, который ел мне глаза… и девок в сапогах на каблуках, которые курили пошлые женские удлинённые тонкие сигареты возле корпуса института… Но я бы взял крепкое «Marlboro», запил бы так много о себе возомнившем пивом и забыл бы про неуверенность в завтрашнем дне… А собственно, почему?

… Надо действительно бороться с отрывочностью своего сознания и начинать вести дневники своих героев, как Тургенев вёл дневник Базарова, чтобы понять этого человека… Наверное, если это мой идеал личности, то я его должен понимать: сплетение умной воли, презрение к авторитетам, а точнее, их отрицание; неподвластность чьему–либо мнению, врачизм, головукружащая простота, … И я уже сам становлюсь тем, кто так не нравился Базарову... В его лице я создаю себе незыблемый авторитет, ... но это ведь неважно. Я действительно на него похож. И здесь совершенно ни при чём моя отрывочность мысли и где–то похеренная гениальность, которая висела передо мной в двух шагах, но я почему–то с необъяснимой тоски решил повернуться в другую сторону и брать её не захотел. И теперь мне неизвестно, там она ещё, или нет… и если она ещё там, чего я так безумно желаю, то какое расстояние между ней и мной сейчас, и когда я смогу её взять? По крайней мере, если она и до сих пор во мне...В любом случае, это поистине страшно… Потому что это я и это для меня всё. И что бы я там не говорил, я понимаю, как дорого мне было то, чего не стало, только когда я понимаю, что я это теряю… Не всегда и не ко всему это относится. И он, разумеется, есть, и это прекрасно, что ему можно молиться. Я действительно его люблю.

… Когда я уже забрался на крышу какой-то высотки, дойдя туда вместе с невкусным клубом дыма, я уже крепко знал, что из того окна, из которого я смотрел, уже не видно той манящей линии проводов и контуров высоток тоже не видно. Я прошёлся направо и налево, ища волшебную лампу. Честно говоря, сначала я был уверен, что это фонарь. Точнее, в самом раннем начале в правом верхнем углу моей головы крутился какой-то круглый светлый торшер, к которому тянутся чьи-то сильно хотящие руки. Фон тёмный. Очень. Небесно-чёрный, с добавлением чёрной краски. И дыма. И расстояние, я точно знаю, два шага. И это даже не потому, что есть такое устойчивое выражение. Нет, я это действительно точно знаю. Хорошо. Впрочем, сейчас, то есть тогда это было всё равно, потому что я уже походил по крыше туда – сюда и теперь и понятия не имел, с какого места надо отсчитать два шага, чтобы дойти до лампы. Я улыбнулся и сел., любуясь солнцем в моей голове. И правда, наверное, глупо. Внутри почему-то стало тепло и даже почти ясно.

… Я сидел и смотрел на то дерево, которое вызывало во мне такую тоску, когда с него облетали листья.. или начинали желтеть.. я всегда старался ему помешать своим очень сильным деланием, чтобы оно дерево оставалось вечнозелёным. Я больше не мог смотреть на то окно, сквозь которое на меня раньше смотрели закаты… Конечно, смотреть на себя со стороны было очень мило и тепло, но в голове вдруг вспыхнуло кинжальное воспоминание… Я почему-то стою у окна и вокруг всё давяще белое, я ничего не вижу из-за боли.. Я иду на почти ̶ мне трудно говорить из-за боли… Я покупаю какую-то глупую жвачку и она ловит вереницу воспоминаний и становятся твёрдо-вязкой на моих зубах, которые её не чувствуют, потому что всё, что раздаётся в моём теле, сосредоточено именно там, откуда доносится боль. Я валюсь на диван и не могу говорить…Я… мои нервы снова начали спасать меня, обвернув. И я уже начал сильно расстраиваться и загрустил, потому что мне стало казаться, что я утратил способности человека со спокойными нервами…

И это уже порядком надоело, поэтому фея уже сидела на проводах, болтала ногами и смотрела на меня.

– Что? ̶ глаза вскинул.

– Не знаю, просто. Вечер.

Моя улыбка.

– Думаешь?

– Наверное.

– О чём?

– О тебе.

– Ты же не знал, что я здесь буду.

– Нет. Но всё равно не мог не думать.

– Как дела?

– И ты?

– Что я?

– Ничего. Просто вопрос банальный.

– Глупости. Просто не думай о том, что он банальный. Делай что-то и делай это естественно. И если тебе это нравится, то пусть нравится, и забей на атмосферную чепуху.

– И тогда я смогу писать, как Ремарк?

– Откуда я знаю?

– Ты ̶ фея. Ты всё знаешь.

– Нет.

– А что не знаешь?

– А ты вообще можешь о чём-нибудь думать, кроме себя и своего творчества? – Она спрыгнула и положила мне голову на плечо, и в одно мгновение она стала мне уже такой родной, такой ласковой, близкой, моей, что мне захотелось рассказать ей о всех своих глупостях, мыслях, о звёздах, конечно, и о тонко-манящей линии проводов. Она спросила:

– И какой в этом смысл?

– А что, обязательно во всём должен быть смысл?

– Ты сам должен это знать.

– Я знаю, я просто спросил, что думаешь ты.

– А ты?

Я улыбнулся и хотел прижать её к себе, но он выскользнула.

– Куда?

– За смыслом. Так что ты думаешь?

– Я думаю, что некоторые мелочи, имеющие, может быть, если сравнивать духовную сторону с физической, размер атома, смысла не имеют.

– Например?

– Скажем, если ты сидела, и вдруг бросила взгляд на занавеску.

– Но если мне захотелось туда посмотреть, то, значит, я решила не смотреть на что-то другое, именно, отвести взгляд, и это, может быть, даже не от большой усталости от чего-то или надоедливости чего-то другого, это, может быть, просто от того, что глаза физически чуть не смогли смотреть в одну сторону и решили посмотреть в другую… и… с биологической точки зрения это имеет смысл… Так же с передвижениями других органов.

Я встал и шагнул за крышу.

– Куда ты? – рванула фея мою руку.

– Дура! – крикнул я ей.

Она исчезла. Я остался стоять, разинув рот. Всё было так нелепо. И кто была эта фея?

– Прикинь, если я умею читать твои мысли?

– Не умеешь,– отлегло от сердца. Она сидела на бетонном приступочке.

 – Встань, холодно.

– Я же фея…

Я хмыкнул.

– Конечно, во всём мы можем найти едва уловимый смысл. А можем и не находить его. Может быть, всё зависит от нас самих? Хотя, конечно, ты права. Может быть, с физической точки зрения смысл есть и правда во всём.

И она уже сидела на моих коленях. Я потянулся к её губам, и она вскочила.

– Как хочешь.

– Так ты можешь ещё о чём-нибудь думать?

– О тебе…

– ?

– Ты белоснежна. Но наполнена жизнью. Твои губы почти алые. Мягкие ресницы. Тонкие запястья. Изгиб шеи с жемчужным кулоном завораживает. Ты легка и призрачно прекрасна.

Её белое нежное развивалось, и её колени были божественны. И я давно любил эти колени с регулярным обожанием.

– Я бы мог сказать тебе ещё что-то, но, боюсь, феям такого не говорят. А я не хочу, чтоб ты уходила.

– Ладно.

– Пошли постоим на солнце?

– Пошли.

Под ногами было что-то, похожее на молоко и на песок одновременно, повсюду было очень ярко, тепло и светло, но свет нисколько не резал глаз, и было очень хорошо. Мы шли по полукругу, держались за руки, катались на качелях, смеялись и болтали.

– Я хочу, чтобы это продолжалось вечно.

– Не надо. Тебе ещё будет в тысячу раз лучше. Ты уже нашёл лампу?

– Наверное. Почти…

– Бери её, пожалуйста.

– Как насчёт забора?

И он проводила рукой по граффити на кирпичных стенах, улыбалась из окон домов, произносила несколько фраз по-итальянски, говорила про гитару и вреде сигарет, поднимала руки к небу, без разрешения дотрагивалась до звёзд, определяла любовь, открывала окно, смеялась, смотрела на вазы, брала в руки книжку и ставила её на место, проводила туфлёй по асфальту и писала на листах слова.

И я знал, что это может быть только настоящая фея. И это была жизнь. И это было всем.

Я обнимал воздух и знал, что мне ещё надолго хватит кислорода. И было прекрасно. Только иногда я был как Орфей и поворачивался, хотя она давно уже была впереди и ждала меня там, сидя на пеньке, на опушке, хоть это и не логично, пенёк на опушке. Вокруг неё была зелёная короткая трава. Справа мохнатая запретноголубоотливающаясзелёнымиправами ёлка, слева что-то отлогое и ещё слева вдалеке ещё ряд ёлок очень близко к фее, на северо-западе, красивый дуб с июньско-зелёными листьями и коричневым и желудями и. И тут очень большое значение имели звуки, особенно когда я подошёл к ней, сел на траву, прислонившись спиной к пеньку и к её спине.

– Ты думаешь всё так и оставить?

– Нет,  –  и задрожал.

– Да не бойся ты. Я же с тобой.

Она провела рукой по моим волосам, и я в это время долетал до облаков, гладил листья, целовал свежескошенную траву.

– Как во сне, – шептал я.

– Ты ведь всё знаешь. Ты сам можешь решить, что станет твоей реальностью, и ты можешь сделать сон реальностью и реальность сном.

– Но ведь объективность отводит меня совсем в другую сторону, и я ничего не могу с этим поделать, – я шептал и прижимался в её волосам.

– Ты не объективный человек, – она часто дышала.

– А я фея, и мы…– она встала.

– Чего ещё?

– А ты думаешь меня целовать.

– Больно надо.

Она отошла и облокотилась на ствол дуба.

– Не бойся, и окна твои прекрасны.

Mgr. Galina Prokudina studuje ruský jazyk na Ústavu slavistiky Masarykovy univerzity. Tématem její disertační práce je Koncept "válka" v ruském a českém kognitivním obrazu světa. Rovněž vyučuje na Filozofické fakultě MU Ruštinu pro neruštináře III a IV.

Kontakt: 387169@mail.muni.cz